Когда четверка проехала, я снова взял ружье на изготовку. Заяц, здоровый саратовский русак, перескочил дорогу за пределами видимости, но бежать по посадке, где снега намело по пояс человеку, ему было тяжело. Запутав след и гончих, русак снова выскочил на твердое покрытие, и покатил прямо на меня.

Я знал, что нужно стоять и не шевелиться, и заяц прибежит мне под ноги, но как же трудно было это сделать. Я пытался изо всех сил превратиться в столб, в дерево, восковую фигуру, но меня трясло так, что возникали сомнения - не заметит ли заяц этой вибрации. И еще - подумалось - не стоит подпускать его совсем уж близко, а то дробь пойдет пулей, недолго и промазать. Но где же он, этот заветный рубеж, чтобы не очень близко и не очень далеко. Мысли в голове прыгали, как багаж несущейся на полной скорости по бездорожью 'Нивы' - и я не выдержал - вскинул ружье (в обоих стволах были первые попавшиеся в патронташе патроны - самокрут тройки в латунной гильзе), прицелился в передние лапы русака, и спустил курок.

Осечка.

Заяц резко повернул влево, и я выстрелил из второго ствола. Зад русака чуть подбросило, и он как-то по-кошачьи юркнул в кусты, обрамлявшие дорогу.

Как выяснилось позже, от меня до него было 123 больших шага:

Перезарядив ружье - помню глупую мысль: совать ли осечный патрон в карман, вдруг он там бабахнет - я пошел посмотреть следы, нет ли там крови. С каждым шагом мне становилось все хуже - в моральном плане: я знал, что нервы у меня не железные, и глазомер не очень, но чтобы до такой степени. Как бы то ни было, надо идти по следам. Крови не было, но одна дробина все же нашла себе место: попала в сустав правой лапы, пробила кожу и отскочила. Но бежать по такому снегу заяц все равно не мог - метров через 50 он был обнаружен сидящим и добит.