РЫЖИЙ, ОТРЫЩЬ!
А. ЛИВЕРОВСКИЙ
( ПО ПОВОДУ НЕКОТОРЫХ СПОРНЫХ ВОПРОСОВ ОБУЧЕНИЯ ГОНЧИХ )  1976 год

( архив Берлянского И.А.)

Моя выжловочка подросла, перестала бояться леса, не сму¬щается при встрече с лягушкой, жуком и даже чибисом. Не боится потерять меня в густых кустах — уверенно нахо¬дит по следу.
Несколько раз натекала на след зайца, провожала с голо¬сом недолго, но в страшном волнении. Я ее не поощряю, не помогаю — нагонка еще не началась, мы просто привыкаем к лесу.
Я у нее главный, вожак, и она мне во всем верит. И хо¬рошо и плохо—мне надо думать, думать и решать. Решать, вспоминая судьбу ее предшественников в моей охоте и мо¬лодых собак у друзей, знакомых и просто опытных нагонщиков. Решать сейчас, когда выжловка подросла, пришла весна, согнала снег и надо начинать работу.
Я зову ее «Рыжий», хотя она выжловка и у нее для вне¬шнего мира есть звучное гончее имя. Много лет у нас дома были рыжеватые собаки: ирландцы, красно-пегий пойнтер, анг¬личанин оренж-бельтон, русские гончие. И вот теперь багряно-пегая гончая, рыжего у нее только румяна и голова, укра¬шенная  ровной   проточиной.   Все  равно — «Рыжий».
Мы живем в маленькой деревне на берегу озера. Дорог близко нет, и собачонка с утра до вечера бродит вокруг, куда   и   как   ей   вздумается.   Любит   гонять   по   берегу   куликов. Поднимет и с голосом гонит вдоль берега, пока куличонок не догадается подняться повыше и вернуться на старое место. Выжловка примолкает, возвращается и поднимает пти¬цу вновь. Дело кончается тем, что кулик улетает через во¬ду. Если речка неширокая — рыжая голова рассекает воду... Час отдыха, и уже за домом на паровом поле голос Рыже¬го. Работа по жаворонкам: час за часом азартится Рыжий, на трубу не идет. Значит, и звать нельзя, только поймать вечером  и  притащить.
Хорошо или плохо? Не поведет ли этот смешной гон к пустобрехству, к привычке отдавать голос зря, по пустякам? Не насмешит ли моя собака на полевых испытаниях судей, помкнув по жаворонку? Нет! Как только появятся в жизни Рыжего настоящие звери, забудет о глупых куликах и жаво¬ронках. А польза большая — движение и движение, отличная тренировка для мышц и сердца. Так и решили мы наш пер¬вый вопрос.
Но пора думать о нагонке. Я служу,но по выходным мы с Рыжим в лесу. Как полагается, с самого утра. Разве доста¬точно? Мало, бесконечно мало! День работы— шесть дней на цепи. Мы ведь покончили с вольной жизнью. В будни я могу пойти в лес вечером. Значит ночная нагонка, только она может выручить.
Многие   большие   авторитеты   пишут,    что   ночная   нагонка страшно  вредна.   Ночью,   когда  зайцы   встали   с лежки,  кор¬мятся, бродят,  полон лес свежих следов. Сколется гончая на гону,   к   ее   услугам   другой   след — парной,   свежее  тонного. Бросится  по нему молодая  гончая, привыкнет бросать гонного.   В   результате:   «У   нее   портится   вязкость,   не веется добычливость  и мастерство, появляется  лишний и   даже   слабоголосость».    Выходит,    что   очень   рискованно идти  на  ночную  нагонку.
Есть в литературе и другое мнение, почти противополож¬ное, правда, высказанное в дискуссионном порядке. Как быть? Обретясь к своему опыту, наблюдениям и некоторым логи¬ческим  построениям,  попробую разобраться.
Старая ли, молодая — гончие ночью работают хорошо. Луч¬ше, увереннее, чем днем. Почему это так, сказать трудно. Возможно, что движение собаки в ночном лесу в какой-то мере затруднено, а при замедленном движении меньше про¬носов, следовательно, сколов. Это гипотеза, факт же состоит в том, что гончая по ночам может работать вполне успеш¬но. Привыкнет ли она переходить со следа на след? Уверен, что нет. У молодых гончих в начале нагонки и у взрослых, плохих, такой переход бывает и в дневное время. Настоя¬щей  гончей это не свойственно.
Любой гончатник знает, что днем нормальная, тем более мастеровитая гончая уверенно работает по «своему» зайцу, не переходя на другого ни в коем случае, даже на сколе, по ошибочному назыву на только что вскочившего шумового. Она вернется на место скола и найдет «своего», пусть уже весьма удалелого. Б. Д. Протасов пишет, что видел, как выж¬лец, погнавший своего второго в жизни зайца и сколов¬шись, не принял увиденного хозяином шумового и ушел к месту скола .
Н. П. Пахомов высказывается достаточно ясно: «Под вязкостью надо понимать азартность гончей, врожденную жадность к зверю и главное, настойчивость в преследовании, заставляющие вязкую, верную гончую не обращать внима¬ния на попавшийся след другого зверя, а продолжать гнать ранее поднятого». В этом же труде он рассказывает, что во Франции давным-давно выводили «chiens de creon-се» гончих, которые никогда не подменяли оленя, даже если он под гоном проходил сквозь стадо себе подобных. Ста¬дами зайцы и лисицы не ходят, задача в этом случае про¬ще. Вероятно, свойство не подменять зверя на гону раз¬вивается и при нагонке. Почему же ночное время должно быть  исключением?  Затруднением — возможно.
Дилемма проста — или идти на «риск» ночной нагонки, или плохой нагонкой испортить ее на всю жизнь. Рискуем, и до самой охоты по будням я слушаю в ночном лесу заливи¬стый гон Рыжего, все более настойчивый, азартный и ров¬ный. Все чаще и чаще только на первом свету снимаю с гона, завтракаю и ухожу на работу, а усталая собака весь жаркий день  недвижно отдыхает в  тени. Пришло время охоты, и нам с Рыжим пришлось решать еще один спорный вопрос обучения гончей — давать или не давать пазанки взятого из-под гона зайца? Вековая традиция! Глагол «отпазанчить» — неотъемлемая часть терминологии охоты с гончей! Подавляющая часть гончатников считает, что без поощрения пазанками просто невозможно, во всяком слу¬чае неполноценно, обучение молодой собаки и поддержание ее страсти во взрослом состоянии. Позволяю себе стать на противоположную точку зрения — пазанки давать и не нуж¬но, и вредно.
Посмотрим, что по этому поводу, или близкому к нему, пишут наши основоположники. Розен: «Молодым собакам полезно дать на первых охотах сгонять и съесть несколько подраненных зайцев — это делает их более вязкими. Во вся¬ком случае, при всяком убитом зайце надо дать гончим па¬занки, как только они подвалятся на выстрел, или выпотро¬шить им зайца — это заставит их являться на выстрел, как только они его услышат». Н. Н. Челищев: «Для того, что¬бы молодые гончие скорее и лучше поняли дело, надо по¬стараться подбить зверя и насадить на него гончих, причем отнюдь не отбивать от него, а, напротив, дать порвать. Это самое лучшее средство обазартить собак и после этого они будут втрое прилежнее искать». Пропускаю еще множество рекомендаций давать рвать зайца и обязательно поощрять лапками и перехожу к более современной и близкой мне точке зрения.
Большой   знаток   гончей   и  вдумчивый  собаковод   В.   И.   Ка¬занский  пишет:   «Многие  охотники  дают  гончим лапы (пазанки)   зайца,   а   некоторые   тут   же   потрошат   его   и   награждают собак   заячьими  внутренностями.   Нет   необходимости  давать  заячьи  лапы,  но  нет  в  этом  и  ничего  плохого.   Обычно гончая,    подхватив   брошенный   ей   пазанок,   считает   эту   по¬дачку  определенным  знаком  об  окончании  данной  работы и сразу    прекращает    ее.    Как    правило,    скармливание   гончим заячьих   лап    не   приучает   собак    рвать    и   поедать   убитого зверя».
Вот наиболее прогрессивная точка зрения во всей литера¬туре по этому вопросу, и все же я не могу с ней со¬гласиться. Зачем делать то, в чем нет необходимости и, правда, нет ничего плохого? Нужен ли гончей такой вещест¬венный знак для прекращения гона, как пазанки? Если «как правило» скармливание заячьих лап не приучает собак к по¬еданию убитого зверя, то значит бывают и исключения, а зачем  они  нужны?
Простейший, врожденный у собаки рефлекс преследования человек развил и генетически закрепил до нужной ему сте¬пени, сегодня в просторечии называемой «страстью». Этой страсти для нормальной собаки совершенно достаточно, что¬бы полноценно выполнять ей положенное. Поощрения не тре¬буется. Примером может служить натаска легавых. Ни одно¬му натасчику не придет в голову при обучении пойнтера или сеттера скормить ему бекаса. Больше того, из собст¬венного опыта с уверенностью скажу, что можно натаскать легавую с большим успехом, даже не убив из-под нее _ни  одной  птицы.
 С другой стороны, давая пазанок, вы разрешаете гончей сьесть кусок сырого заячьего мяса. В дальнейшем она долж¬на «понять» и привыкнуть к тому, что часть заячьего тела — лапы — есть можно, и это хорошо, а всего зайца нельзя, это очень плохо. В результате, я не побоюсь это утверждать, 80—90% гончих съедают заловленных или сгоненных в отда¬лении от хозяина зайцев. Это считается неизбежным, и это весьма досадно.
Посмотрите на молодую гончую, вышедшую с гоном к отстрелянному зайцу. Сначала она попытается его схватить, замять, потом, если не обращать на нее внимания, начнет лизать там, где появилась на шерсти кровь; «прилизавшись», примется прихватывать зубами. Если не остановить, гончая мо¬жет зайти в этом деле весьма далеко и в конце концов привыкнет есть зайца. Любой охотник в этом случае оста¬новит собаку.  Так  зачем же давать  пазанки?  Где логика?
Уверен, что разумным воспитанием, конечно исключающим дачу пазанков, можно приучить гончую не рвать зайца. Больше того, в идеале, можно приучить ее приносить зайца хозяину или, взлаивая, ждать у тушки. Практика западных собаководов в отношении легавых это подтверждает. Нет ни¬каких оснований современную гончую, живущую не на псар¬не, а рядом с человеком, считать психически менее одарен¬ной, чем легавая. Я был неоднократным свидетелем прино¬са гончими битых зайцев. Интересно, что Н. П. Кишенский пишет: «Всей собачьей премудрости, именуемой «комнатной дрессировкой», во всех ее видах, гончий выучивается лег¬ко    и далее:   «Так,  например,  у  меня  были одиночки,  никогда не рвавшие сгоненного зайца и приученные (подчеркну¬то мной — А. Л.) подлаивать над ним или над мертвой ли¬сицей, так  что охотник легко находил убитого зверя».
Итак, мы решили еще один спорный вопрос — никаких па¬занков, о кишках же и «обазарчивании» заячьим мясом и разговора  нет — явный вред.
Перепадают порошки. Сегодня совсем хороша. Мы с Ры¬жим встали раным-рано, поели, приготовились, сидим у окна, ждем света. Но прежде чем начать охоту по снегу, надо решить спорный вопрос,  и не один. Трудные вопросы!
Я не знаю, кого встречала в лесу моя собачонка за ме¬сяцы чернотропа. Чернотроп дело темное. Разве что по го¬лосу, близкому, доносившемуся из чащи леса, я догадывал¬ся, что встречались не одни зайцы. По белой тропе я сам все вижу, и надо решать. Решать, зная, что Рыжий мне по-прежнему верит во всем и, главное, что сегодня придется руководить, набрасывая по известному зверю, твердо опо¬знанному  по следу.
По кому же должна работать гончая? Опять обратимся к основоположникам. Н. П. Кишенский : «Хорошая ружейная гончая должна гнать по всякому дикому зверю, исключая мыши,  крысы,  крота  и белки».
Н. П. Пахомов подходит к вопросу осторожнее: «Ру¬жейная охота с гончими бывает трех видов: на зайцев, на лисиц и на волков». В. И. Казанский  значительно расширя¬ет перечень: «С гончими охотятся на зайца-беляка, зайца-русака, лисицу, волка, рысь, барсука, кабана и дикую козу (косулю), лося». В новейшей работе «Спортивная охота в СССР» указывается: «Наиболее распространена охота с гончими на зайца и лисицу. Добывают с ними и копытных зверей: лося, кабана, косулю, благородного оленя. Со стаями гончих охотятся и на волков. Хороший смычок (пара разно¬полых гончих), а то и одна собака порой выставляет под выстрел охотника даже рысь». Что нам делать, Рыжий? В на¬ших местах можно встретить любого из названных зверей. Подойдем к делу с другой стороны. Когда нагонка будет окончена, мы должны по правилам культурного собаковод¬ства показаться на полевых испытаниях. По какому зверю они проводятся? Читаем, отмечаем, что волка, кабана, лося, косули там нет. Только заяц, лисица и появился еще шакал. Значит, для квалификации нам достаточны заяц и лисица. А  для  охоты? Тут надо самим  думать.
По свежей порошке мы сможем увидеть многое. Вот крупные раздвоенные следы лосей. Недавно прошли. Отрыщь, Рыжий! Отрыщь! И думать нечего! Знаю, что боль¬шую помощь можешь оказать в этой охоте. Знаю и другое — если навадить, прощай всякая другая охота. Лосей у нас в лесах проще найти, чем зайцев. Так и пойдет — в любой сезон горячий гон и... до неопределенного свидания. Отрыщь, Рыжий! Я отзываю тебя с гона, а если застану на лосиных следах, не взыщи, обругаю и потреплю за ухо. Запомни накрепко, что нельзя. Кстати, забудь и про дикую козу — побережем ее.
Следы волка четкие, когтистые, крупные, страшные. Не сра¬зу поймешь, сколько их прошло,— нет, вот перед тем как сойти с дороги в частый сосняк, матерой отошел в сторону и оставил на пеньке желтоватую отметку. Что нам делать, Рыжий? Я знаю, что ты кровнейшая гончая, потомок двух англо-русских волкогонных стай. Н. П. Челищев пишет: «Эта порода одинакова хороша как для езды по зайцам, так и по красному зверю: по волкам и лисицам. По последним зве¬рям — нет ей подобных. Из собак этой породы много выда¬валось такой злобы, что брали в одиночку волков, и не за¬думываясь, лезли как на молодого (прибылого), так и на материка (старого)».
Значит, Рыжий, ты должен принять след и гнать, особен¬но, если, как говаривали раньше, я тебя «подожгу» — обод¬рю, натравлю. Конечно, если ты сохранил злобность. Но ведь: «Злобность — врожденное качество гончей, безошибочно ука¬зывающее   на   ее   кровность» .   «Злобность   заставляет   гончую предпочитать красного зверя зайцу, бросает ее на след опасного противника — волка; злобность понуждает ее не от¬ступать даже от следа медведя» (Пахомов). А. И. Эмке пи¬шет: «Мне пришлось быть свидетелем, как выжлец этой стаи Баян в одиночку гнал волка» и далее: «Журило не знал, что такое «затерять» лисицу, из-под него одного убито несколь¬ко волков».
Выходит, что каждая настоящая кровная гончая должна гнать волка. Правда, есть и оговорки. Н. Н. Челищев пре¬дупреждает, что с одной собакой к волчьему логову «совать¬ся крайне рискованно», В. И. Казанский прямо говорит, что работа гончих допустима только в стае: «Есть немало со¬бак, настолько злобных к зверю, что гонят его в одиночку, но это крайне нежелательно, так как такой собаке рано или поздно  не сносить   головы».
Я не знаю, где в нашем районе находятся волчьи лого¬ва, куда «рискованно соваться». Знаю, что моя гончая, на гону или в полазе, вполне может туда попасть, и уж во всяком случае не раз и не два натечет на свежие волчьи следы. Что она, сохранившая «ценнейшее качество», долж¬на делать? Какие у нее шансы на благополучный исход встречи со  зверем,   «который  может  отчаянно  защищаться»?
Получается, что в каждой хорошей гончей генетически за¬ложено свойство, для нее смертельное, и это свойство явля¬ется ее украшением, признаком кровности, свойством, кото¬рое   надо беречь   и сохранять   в   потомках.   Великая   путаница!
Рыжий не член стаи, он у меня один, и на всю его жизнь. Он вырос дома, не на псарне. Милый Рыжий, его любит вся моя семья от бабушки до внучки. Приезжайте ко мне домой, Вам расскажут, как Рыжий совсем маленьким попал в квашню с тестом, был спасен и отмыт, как хозяйка дома, нарушая правила воспитания, тайком брала его на колени, и он засыпал, блаженно урча, и какой он теперь стал боль¬шой, хороший и добрый. А я добавлю, расскажу, как ловил Рыжего на горячем гону по курам и домашним уткам и не¬сильно драл за уши, искореняя «злобу» по запрещенному зверю, и как греет душу радостная встреча с четвероногим другом,   когда   придешь  усталый   или  огорченный  домой.
Я наклоняюсь к Рыжему, ощущаю медовый запах псинки, глажу по голове, чувствую, как он дрожит от нетерпения идти со мной на охоту. Я хочу, чтобы он был жив, здо¬ров  и мы  долго,  долго были бы   вместе.
Как спасти его от волков? Я не должен охотиться там, где поблизости есть волки. С каждым годом это становится труднее. А если встреча со свежим следом все-таки состо¬ится? Рыжий погибнет или, преодолев зов крови, удерет со всех   ног.
Итак...  Волчий след?   Отрыщь,   Рыжий!   Отрыщь!
Что это такое? Кругом бело, полянка в ельнике черная, будто вспаханная. Масса следов — аккуратные пирамидки, крупные, средние, совсем малюсенькие. Кабанья семья, по¬рой. Развелось этих зверей много и лицензию достать не¬трудно.
Но... Вспомним слова В. И. Казанского: «Раненый кабан, осо¬бенно старик-секач, очень опасен, и вообще редкая охота об¬ходится без более или менее серьезного ранения и даже гибели слишком азартных и настойчивых собак». Отрыщь, Ры¬жий!   Отрыщь!
Вот это лапки! Неторопливая вязь отпечатков, похожих на чайные блюдца. Рысь прошла. Не много осталось в наших лесах этих пегих кошек, страшных врагов зайца-русака. Ли¬цензионный зверь. Хожено по ним и бито. Под гоном ведет себя разно — то крутится по ельнику наподобие прибылого беляка, то ударится напрямую километров за десять, и там подеревится, а бывает — от неожиданности встречи с собакой вскочит на дерево. В этих случаях взять ее несложно. Ху¬же, если отведет собаку подальше от охотников, остановит¬ся у выворота или пня и затеет драку. Сколько собак моих друзей и знакомых, гончих и лаек, пришли изуродованные на   всю   жизнь   или   так   и   не   вернулись   с   погони   за   рысью.
— Отрыщь,   Рыжий!   Отрыщь!
Ровная строчка лисицы. С поля в лес, Если Рыжий натечет на этот след в полазе, далеко от меня, его не удержать. Поведет молча, потом, повизгивая, взлаивая и побудив зверя, зальется по красному, по горячему. А если Рыжий на поводке? Набра¬сывать? По логике вещей — нет. Лучше отвести подальше и поискать  свежий   малик   зайца.   Почему?
Прежде всего, это не так страшно — надо дать себе отчет, что охота в этот день на зайца будет окончена. С другой стороны, если компания большая, места уймистые и малозна¬комые, шансов заполевать огненную красавицу ничтожно мало. Ни синицы в руках, ни журавля в небе, да еще вероятность задержаться с охотой на ночь и даже потерять собаку. Почему?
Не удержать друзей-компаньонов на месте, потянутся за от¬даляющимся гоном и подшумят зверя. Будет он уходить все дальше и дальше, и гон сойдет со слуха. К вечеру кому-нибудь из охотников, может быть нескольким, опять удастся услышать, зацепиться за гон. Он будет горячим и по-прежнему ровным. И подозрит кто-нибудь лисицу усталую, грязную, с опущенной мокрой трубой. Собравшись в кучку на дороге или поляне, будут слушать охотники из темного, может быть уже ночного, леса несмолкающий гон. Оттрубить попробуют, да разве придет Рыжий, разве бросит, когда лисица прижата, ищет нору, ходит под собакой, не только на чутье, на слуху — частенько слышно впереди   шуршание  и  бег.
Не простоять длинную и холодную осеннюю ночку под гоном. Придется идти домой. Ждать, услышать, как среди ночи или под утро заскребется в дверь измученная собака, и это хорошо . Значит, надоело лисице, понорилась, «освободила» гончую, и та нашла свой временный дом. А может получиться плохо, очень  плохо.
Бывает, что наскучит лисе неотвязный гон, нор поблизости не окажется, и пойдет она ходить по шоссейным да по железным дорогам. Сколько добрых гонцов погибло под колесами машин!
Что же делать! Вернее всего:—Рыжий, отры... Нет! Разом вспомнится, что в крови у моей гончей фоксгаунды — лучшие лисогоны мира, что Рыжий с первых шагов жизни принялся по лисице, предпочитает ее зайцу, и не так уж безнадежно дело. Не одна лисица заполевана из-под вязких гонцов. Если пойти на охоту одному или с надежным опытным товарищем, зная место и лазы, быть внимательным и осторожным, можно до¬быть этого хитрого зверя. А не добыть, так наслушаться гона по красному. Нас, чудаков-гончатников, это не меньше волнует  чем   выстрел — не  обязателен  он.
Ничуть не осуждаю охотников-зайчатников, признаю их ре¬зоны, а сам? Отстегиваю ошейник, даю постоять гончей минуту-другую и по старому обычаю кричу: «Ах-тя! Ах-тя! Ата  та!   Ата   та!   Арря!»
Приняла собачка, побудила, залилась взахлеб. Стою, слушаю. Стучит охотничье сердце, приходит радость. Льет и льет Рыжий, как далекий ручей, без скола, без перемолчек. Круг, второй. Оплошает зверь, даст приблизиться гонцу, и вот — другой го¬лос, торжествующий двухтонный с заревом. В неустанном  азартном преследовании ведет моего гонца... Злобность? Стоп! Вот еще один неясный,  спорный вопрос.
Рыжий страшно добрый. За всю жизнь никого не укусил, не ворчит даже, если вынуть кость изо рта, не дерется с собаками. Не злой Рыжий, не злой. Тут уместно вспомнить В. И. Казан¬ского: «Злобу к зверю не следует смешивать со злостью по отношению   к   человеку».
Получается, что есть какие-то две злобы, злобности. А нужен ли этот неопределенный и путающий термин вообще? Не уста¬рел ли он безнадежно? Думается, что не злоба двигает гончую на лисьем гону, а врожденная страсть, подкрепленная направ¬ленной нагонкой и практикой охот. Интересно, что В. И. Ка¬занский, ратующий за злобность у гончей, сам же считает: «Гончей накрепко привит инстинкт или страсть преследования зверя по следу. Есть немало гончих, которые к убитому зверю довольно равнодушны, но которых удержать невозможно на свежем  следу».
Рыжего на лисьем следу ведет страсть. А злоба? Получается так, что она нужна только для ратоборства со зверем. Как пи¬шет И. Н. Охрименко: «Злобная гончая необходима при охоте на красного зверя (лисицу, волка), а тем более по кабану или другому крупному зверю, который может отчаянно защищать¬ся». Выходит, не только гнать, но и бороться, душить. Какие при этом у нее шансы уцелеть или не быть искалеченной в слу¬чае «отчаянной защиты» волка, кабана, рыси, медведя? Какое я имею право подвергать члена моей семьи, Рыжего, опасности?
Вот мы и отказались от охоты на этих зверей: — Отрыщь, Ры¬жий! Отрыщь! А ненужный термин «злобность» надо решитель¬но вычеркнуть из традиционной рубрики «Элементы работы гончей»   и   вообще  из   гончатной  терминологии.
Люблю охотничье дело — найденные талантливыми людьми и годами, может быть веками, выработанные приемы лучшей людской забавы, ее традиции, замечательный особый язык, но... время идет. Я не ловчий Феопен и Рыжий не мамонтовский Строчило, в одиночку бравший волка. Мы охотники конца XX века, и мы обязаны, сохраняя ценнейшее наследие отцов и дедов, развивать и совершенствовать его, отвергая обветша¬лое.
В этой статье я позволил себе высказать некоторые сообра¬жения по этому поводу, основываясь на более чем пятидесяти¬летнем опыте работы с гончими и на чтении литературы за этот же срок. Не претендую на безошибочность своих мнений, но считаю, что рассмотреть спорные вопросы обучения гончих своевременно и нужно.