( из архива В.В. Мещерякова )
О. А. ЕГОРОВ

   « МОИМИ ЛЮБИМЦАМИ БЫЛИ ГОНЧИЕ »

В охотничьей среде давно и неоспоримо получил
Николай Павлович Пахомов почетный титул «отца русских гончих». Именно его энергичная деятельность, его знания и авторитет, его беспристрастное судейство на рингах и на полевых испытаниях, его выступления в охотничьей печати позволили в 20-х годах восстановить русскую гончую почти из небытия, когда многие уже не верили в то, что это возможно; позволили добиться признания англо-русской гончей полноправной отечественной породой; выработать и обосновать правила полевых испытаний для гончих одиночек; подготовить замечательную школу учеников.
Николай Павлович Пахомов родился в 1890 году в Москве. Отец, Павел Иванович, был служащим в одной из частных фирм и с этой стороны семья была тесно связана с московской купеческой средой. Мать, Анна Николаевна Гейтен, была когда-то артисткой Большого театра, но ради семьи оставившая сцену. Как это часто бывает в неохотничьих семьях интерес к охоте пробудился у мальчика под влиянием литературы. В девять лет попался ему на глаза рассказ известного тогда писателя Н. И. Каразина «Псовая охота», помещенный в журнале «Нива». Псовая охота, больше похожая на театрализованное действо, глубоко поразила воображение впечатлительного мальчика. Рассказ этот, по признанию самого Пахомова, сыграл решающую роль в его жизни, определив его привязанность к охоте, и в первую очередь к гончим. Страсть эта крепла у мальчика из года в год и в конце-концов родителям пришлось капитулировать перед ней. Так в 14 лет у него появилось его первое ружье и первая гончая собака. С этого же возраста он начал регулярно посещать все московские охотничьи и собачьи выставки, подолгу простаивая в отделе борзых и гончих. Охотничья страсть пробудила у мальчика еще одно увлечение, владевшее Николаем Павловичем до конца жизни — собирание охотничьих книг. Отец поощрял страсть сына к книгам и подарил ему «Полное руководство ко Псовой охоте» П. М. Губина, заложив этим основу великолепной охотничьей библиотеки Николая Павловича. В скором времени, вспоминал позднее Пахомов, — «я уже наизусть знал всю терминологию, весь красочный образный язык псовой охоты, знал, словно хороший дирижер, всю партитуру этого замечательного по своей декоративности спектакля, умел на охотничьем роге не только вызвать гончих, но исполнить сигналы: «Гончие брошены», «По волку», «На драку» и т. п. Я помню, как матушка кротко уходила в самые дальние комнаты, чтобы не слышать моих надрывных звуков, когда я до распухания губ овладевал этой охотничьей речью медного рога. А летом, уединившись в лесу, я порскал или оглашал по часам заунывным звуком рога окрестности, прислушиваясь к эху, вторившему глухой меди, и воображал пленительные картины псовой охоты:  наброс гончих,  их помычку, жаркий гон стаи, лихую скачку борзых и принятого из под них соструненного переярка... А когда мне подарили небольшую смирную верховую лошадку, я настоял на приобретении казацкого седла и приторачивал к седлу сестриных кукол вместо лисиц и зайцев по всем правилам псовой охоты: одних, как лисиц, за голову; других, как зайцев, за ноги, вызывая рев сестры и строгое наказание от родителей». Отец помог сыну впервые попасть на настоящую охоту с гончими, попросив соседа по даче, державшего два смычка гончих, взять как-нибудь мальчика на охоту. «Восторгу моему, — вспоминал Пахомов, — не было предела! Я уже не помню сейчас, как работали собаки, помню только, что мы ничего не убили, но тот факт, что у ног охотника послушно на смычках без сворки шли гончие, не смея не только броситься в сторону, но даже высунуться из-за ног, то что они в середине дня во время привала послушно вышли на рог, так же неукоснительно сделали это к концу дня совершенно пленили меня, и я стал муштровать свою разномастную, разнотипную кучку гончих, которых набралось у меня к этому времени уже пять штук». Отец же попросил своего свояка А. Л. Шарпантье, когда-то охотившегося, но уже оставившего охоту, ввести сына в охотничий круг. Дядя познакомил Николая Павловича с владельцем оружейной мастерской, известным московским охотником и садочным стрелком Н.П. Силиным. Последний был членом Московского общества охоты (МОО), объединившего самые именитые купеческие фамилии Москвы. Для членов МОО, да и для других московских охотников, мастерская Силина была cвоеобразным охотничьим клубом. «Я жадно вслушивался,— писал в «Охотничьих миниатюрах» Николай Павлович, — в этот охотничий базар, ловя и запоминая неизвестные мне меткие охотничьи слова и выражения. Мастерская Силина стала для меня, да и не только для меня, своеобразной школой охоты, поскольку нельзя даже и передать той широты вопросов, которых так или иначе касались в рассказах ее посетители». Силин познакомил Пахомова с владельцем одной из самых знаменитых стай М. И. Алексеевым и помог Пахомову приобрести у него приглянувшихся ему гончих.
Еще одну практическую школу охотничьей этики прошел Пахомов у Н. А. Алексеева (однофамилец М. И. — О. Е.), C которым познакомил его гимназический друг и неизменный товарищ всех охотничьих поездок Николая Павловича А. Беляев, доводившийся племянником Н. А. Алексееву. Благодарной памяти этого «простого, ничем не знаменитого, но замечательного человека», Пахомов посвятил одну из своих миниатюр. «Я признателен судьбе, — писал Николай Павлович, — что счастливый случай свел меня с этим человеком, дал возможность воспользоваться его гостеприимством, проводить у него по нескольку дней в течение ряда лет на весенних и осенних охотах и перенять насколько хватило у меня сил и умения, его возвышенную любовь к природе и охоте». Постепенное при посещении охотничьих выставок и чтения охотничьей литературы, у Пахомова начал вырабатываться свой взгляд на русскую гончую. Он понял, что ведя породу так, как он вел ее до этого, он никогда не будет иметь настоящей однотипной породной стаи рабочих собак; и, что ориентироваться здесь надо на известных заводчиков, уже выработавших устойчивый тип породной русской гончей. Наиболее понравились Пахомову алексеевские гончие. В 1908 году он приобрел у него двух собак: Заливая III и Говорушку. «Сравнив их со своими гончими, — вспоминал Николай Павлович, — я понял, что все имевшееся у меня — дрянь и что мне следует добиваться получить еще собак от Алексеева». На следующий год случай улыбнулся Пахомову и он приобрел у Алексеева его лучшую выжловку, вожака стаи — Звонишку, а с нею еще трех гончих — Хохота, Забавляя и Помычку (в «Портретах гончатников» (Охотничьи просторы. М., 1958, № 10)  Николай Павлович, видимо, по  ошибке памяти указывает ее кличку как Помчишка, однако в каталогам МОО значится Помычка).В декабре этого же года он впервые выставил три смычка своих гончих на X выставку МОО. От этих трех смычков, выбранных из алексеевской стаи, Николай Павлович и повел своих гончих. Уже через три года, прилив кровь белоусовских и камынинских собак, Пахомов взял приз за лучшую стаю русских гончих на юбилейной XIII выставке в 1912 году. И неоднократно стая братьев Пахомовых (так официально регистрировалась на выставках и в каталогах эта стая. Фактически вел породу один Николай Павлович) брала на различных от охотничьих выставках призы за лучшую одиночную гончую, смычок, стаю. А сам Николай Павлович вошел в крут признанных заводчиков русских гончих России. Стая была ликвидирована, по всей видимости, в 1918 году. Жизненная среда, в которой прошли детские годы и юность Пахомова, была исключительно благоприятной для формирования одаренной личности. Конечно, материальный достаток семьи это немаловажный фактор для того, чтобы дети могли свободно развивать свои наклонности. Но не только это было главное. Купеческое сословие конца XIX — начала XX веков было далеко уже не то «темное царство», каким оно было во времена Островского. Нет сейчас необходимости доказывать, что то экономическое могущество России, остатками которого мы пользуемся до сих пор, дали ей «промышленно-финансовые акулы капитализма», т.е. те простые организаторы производства, без таланта и неуемной энергии и предприимчивости которых не было бы ни морозовских фабрик, ни елисеевских магазинов, ни сытинских типографий, ни сандуновских бань. Не было бы того, что и до сих пор составляет предмет памяти и гордости России. Не было купеческое сословие уже ни малообразованным, ни бескультурным. Эта среда выдвинула огромное число выдающихся деятелей русской культуры. Из этой же среды вышли и те меценаты, ценители и знатоки искусства, бла¬годаря которым и могло состояться само искусство.
Связанный со стороны матери с миром искусства с детства окунулся Николай Павлович в его волшебный мир. Посещение художественных выставок, театров, концертных залов, наравне с увлечением охотой, стало неотъемлемой частью его жизни. Это увлечение искусством оказалось определяющим в выборе им своей жизненной стези. После окончания I московской гимназии он поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Его специальностью стала история искусств. На этом поприще он познакомился со многими выдающимися деятелями отечественной культуры. Но решающую роль в его жизни сыграло знакомство и дружба с И. Э. Грабарем. В ноябре 1918 года Грабарь пригласил Пахомова работать в «Коллегию по делам музеев и охраны памятников искусства и старины» при Наркомпросе. И здесь опять судьба улыбнулась Николаю Павловичу, позволив ему и после революции посвятить всю жизнь любимому делу. Отныне и до конца жизни он занимался организацией музейного дела в нашей стране. Пахомов был создателем музея Лермонтова в Тарханах и Пятигорске, музея Белинского в Чембарах, музея Льва Толстого в Москве. В первые годы советской власти он также много занимался приемом, описанием и разбором многих национализированных собраний произведений искусства. Наряду с работой в Коллегии он в 1924 году был приглашен возглавить архив «Книжной палаты». В 40-е годы Николай Павлович работал главным инспектором в Комиссии по учету и охране памятников искусства при Комитете по делам искусств при СНК СССР и некоторое время был консультантом при Президиуме АН СССР по вопросам литературы и искусства. В 1947 году ему было предложено Грабарем организовать восстановление музея-усадьбы Аксакова «Абрамцево», где с 1948 года до ухода на пенсию более двадцати лет он был бессменным директором. Не оставлял Николай Павлович и научной работы. Начиная с 20-х годов в различных изданиях им было опубликовано немало интереснейших статей; Особая привязанность искусствоведа Пахомова к творчеству Лермонтова синтезировалась в двух монографиях: «Лермонтов в изобразительном искусстве» (1940) и «Художественное наследие Лермонтова» (1948), принесшие ему заслуженную славу в лермонтоведении.
Заслуги Пахомова перед отечественной культурой были отмечены присвоением ему в 1960 году звания «Заслуженный деятель искусств в РСФСР». Но не меньше заслуг у Николая Павловича и в области охотничьей культуры. Уже до революции, как было отмечено выше, Пахомов выдвинулся в охотничьем мире России, как владелец одной из лучших стай русских гончих, что уже само по себе является достаточным вкладом в охотничью культуру. В эти же годы начинаются и его первые выступления в охотничьей печати с полемическими заметками об экстерьере и полевом досуге гончей. Несомненно, что к 1917 году Николай Павлович подошел как признанный знаток русской гончей. Поэтому неудивительно, что, когда в Нижнем Новгороде весной 1921 года была организована одна из первых послереволюционных выставок охотничьих собак, судить гончих был приглашен Пахомов. С этого года начинается его плодотворнейшая деятельность эксперта-кинолога. В 20-е годы Пахомов стал бесспорным лидером среди судей по гончим. Как судья он обладал очень «верным глазом» и отличался, безоговорочно признаваемым всеми, беспристрастием и объективностью судейства. Он был и остается, наравне с Кишенским, в истории отечественного собаководства одним из самых глубоких знатоков и ценителей гончих. Об авторитете Пахомова как судьи достаточно говорит тот факт, что в 20—30 годы практически на всех без исключения крупнейших выставках охотничьих собак Николай Павлович был главным судьей по гончим. Судействуя на первых послереволюционных выставках, Пахомов столкнулся со страшной мешаниной гончих. Выставляемые собаки были в основном помеси, причем не только между разными породами гончих, но и с другими охотничьими породами, а также с неохотничьими и вообще беспородными. Кровных экземпляров, без всякой примеси посторонней крови, практически не попадалось. А если такие и выставлялись, то чаще всего происхождение их было неизвестно. С этим исходным материалом и необходимо было начинать работу. Громаднейшей заслугой Пахомова является то, что он сумел разобраться во всей этой мешанине гончих, и предложить единственную верную концепцию дальнейшего развития отечественных пород гончих собак. Он выделил три основные породы, в которые постепенно должны были консолидироваться выставляемые на рингах гончие: русскую, англо-русскую и польско-русскую. Свои взгляды он последовательно проводил и на практике, при экспертизе гончих, постепенно освобождая породы от примесей, и в теории, публикуя статьи в охотничьей печати. Когда в 1922 году были вновь открыты Московские курсы охотоведения, Пахомов был приглашен читать на них лекции о гончих. Это было как нельзя кстати для Николая Павловича, т. к. подготовленные на курсах охотоведы, разъезжаясь по различным уголкам России, в большинстве случаев были единственными квалифицированными судьями на местных выставках и выводках охотничьих собак. Поэтому, понимая это, руководство курсов придавало самое серьезное значение теоретической и практической подготовке по  охотничьему  собаководству будущих охотоведов,  приглашая  читать  на  курсы  самых  выдающихся отечественных кинологов. В  1924 году Всекохотсоюзом была организована Комиссия по делам кровного собаководства. Пахомову было предложено разработать стандарты гончих собак  для каталога Второй московской выставки собак. Еще до революции Николай Павлович пришел к мысли, что то, что с легкой  руки Кишенского считалось различными породами гончих собак: «костромская», «старинная русская», «старинная пешая русская» и т. п., в сущности является одной породой — «русская гончая», но только сильно засоренной примесями. Ее стандарт был впервые предложен в 1895 году П. Н. Белоусовым и Н. Н. Бибиковым. Этот стандарт и был положен Пахомовым в основу разработанного им. Стандарт Пахомова вобрал в себя результаты развития породы более чем за четвертьвековой период, прошедший с момента опубликования стандарта Белоусова-Бибикова. В эти годы выдающиеся заводчики русской гончей: Алексеев, Белоусов, Живаго, Камынин, Пахомов не просто восстановили русскую гончую из хаоса мешанины и деградации, в которую порода впала после отмены крепостного права и ликвидации большинства псовых охот, но и выработали все основные критерии к ее статям, максимально соответствующие ее новому полевому досугу, т.е. тем требованиям, которые предъявляются к ней ружейной охотой. Вот этот тип, выработанный московскими гончатниками, и закрепил Пахомов в своем стандарте. Аналогичную работу по другим породам охотничьих собак Комиссия поручила признанным знатокам пород с тем, чтобы они подготовили доклады для обсуждения и утверждения на кинологическом съезде. I Всесоюзный кинологический съезд состоялся с 1 по 5 декабря 1925 года под председательством тогдашнего председателя Всеохотсоюза Н. М. Матвеева. Съезд утвердил предложенный Пахомовым стандарт русской гончей. Стандарт англо-русской, разработанный А. О. Эмке, вызвал много нареканий и был доработан общими усилиями членов секции гончих и затем утвержден съездом. Для польско-русской гончей собрание секции гончих признало все же невозможным составление стандарта, за отсутствием типичных представителей породы на прошедших до этого выставках, поэтому ограничились составлением признаков польско-русской гончей в общих чертах. Но дальнейшая практика показала, что польско-русская гончая так и не смогла консолидироваться в самостоятельную породу и в 30-е годы окончательно сошла со сцены. Еще две отечественные породы—арлекины и брудастые гончие уже к моменту кинологического съезда практически оказались вымершими и принятие съездом краткого описания их типичных: признаков, составленного по старым источникам, практически было последним прости потерянным для отечественного собаководства породам.
Для утверждения на съезде, Пахомовым также были разработаны правила полевой пробы гончих. По сравнению со старыми правилами, принятыми до революции, принципиально новым в них было то, что на испытания теперь допускались и одиночные гончие. До этого испытывались только стаи, стайки и смычки. Причем сам Николай Павлович считал, что именно работа гончей в одиночку должна быть основной при оценке рабочих качеств собаки.
Переработана была и шкала оценок с добавлением двух новых граф — «добычливость» и «чутье». Съезд утвердил эти правила.
В октябре 1926 года под Москвой состоялись первые послереволюционные испытания гончих по новым правилам. Правда, в этот год одиночных гончих выставлено не было. Но уже со следующего года начались регулярные испытания одиночек. Пахомовым была выдвинута идея и разработан проект полевой испытательной станции гончих. Такая станция в Московской области была создана в 1930 году. В последующие годы такие станции были открыты и в других областях. I Всесоюзный кинологический съезд, выработавший и утвердивший стандарты основных отечественных пород охотничьих собак, а также правила выставок и полевых испытаний, дал надежный ориентир и заложил фундамент для дальнейшего развития отечественного собаководства.
Знаменателен был этот съезд для гончатников. Отныне в общем-то сугубо частные концепции Пахомова были приняты охотничьей общественностью. Официально были узаконены две равноправные отечественные  породы гончих собак: русская и англо-русская, выработаны их стандарты. Закончилось смутное время, когда многим не было ясно, что за  материал мы имеем  и  что с ним делать. Съезд закрепил в стандартах русской и англо-русской гончих то, что было достигнуто к 1925 году. Породы консолидировались, типические  признаки их ясно обозначились. Имея такое прочное основание, отечественные породы гончих начали быстро прогрессировать. Дальнейшая работа теперь была направлена на выявление рабочих качеств кровных собак и закрепление этих качеств в племенных линиях. А успешное сочетание выставочной работы и полевых испытаний  (справедливости ради отметим, что эта работа приняла гораздо больший размах, чем до революции, охватывая значительно больший контингент гончатников и гончих собак), способствовали дальнейшему совершенствованию отечественных  пород гончих, постепенно улучшая их экстерьер и полевой досуг. В первое десятилетие после революции Пахомову особенно часто приходилось выступать в  охотничьей печати и в защиту гончей, и с подробным обоснованием требований к ее экстерьеру и полевому досугу, да и просто по общим вопросам развития отечественного собаководства. В конце 20-х годов он обобщил свой огромный личный опыт и знания о гончей в книгах: «Как выбрать хорошую гончую» (1930); «Гончая и ее стандарт» (1931); «Как охотиться с гончими» (1931); «Породы гончих» (1931); «Полевые пробы гончих» (1932). Эти книги мало назвать «классическими трудами» о гончей, это фундаментальные работы, и наряду с монографией о гончих Кишенского (1906), без знания их, без опоры на них невозможно написание ни одной современной книги о гончей. И печально то, что эти книги практически недоступны не только для современных гончатников, но и для экспертов-кинологов, знакомство последних с которыми казалось бы должно было бы быть если не обязательным, то весьма и весьма желательным.
В январе 1931 года Николай Павлович делает, пожалуй, единственный резкий поворот в своей жизни. Он бросает научную работу и поступает на должность охотоведа при Центральном совете Военно-охотничьего общества. Во всех своих воспоминаниях он объясняет этот поворот следующей причиной. В 20-х годах в охотничьей печати появились статьи, в которых говорилось о потере русской гончей злобы к волку. Доказать на практике, что это не так, что русская гончая не утратила своего драгоценного качества — злобы к волку и в состоянии его гнать, и стало сокровенным желанием Па-хомова. Такие возможности представились ему в Военно-охотничьем обществе. Пахомов сумел убедить руководство общества в необходимости создания волкогонной стаи и организации с нею охот по волку. Доезжачим для стаи Николай Павлович пригласил охотника Василия Красова, работавшего до этого в питомнике гончих Всекохотсоюза. Весь 1931 год ушел на создание стаи, в чем опять проявился несомненный талант Николая Павловича. А уже в сентябре — октябре 1932 года было организовано настоящее отъезжее поле, в результате которого из 30 выставленных волков было взято 19. Но настоящим триумфом русской гончей, доказавшей наличие у нее мертвой злобы к волку, стал день 11 октября, «когда, — как писал в своих воспоминаниях Николай Павлович,— из-под Говорушки, русской чепрачной выжловки всего по второй осени, был принят живым и сострунен крупный, ростом уже выше собаки, прибылой волк, которого выжловка в беззаветной злобе трижды заваливала, но не смогла удержать, т. к. лихой доезжачий Василий Красов не смог вовремя подоспеть к ней на стомившейся лошади». Сокровенное желание Пахомова на практике показать возможности русской гончей было блестяще выполнено. Николай Павлович подробно обсчитал все издержки на содержание стаи, ее провоз, аренду помещений в деревнях, провоз военных команд и т. п. и получилось, что каждый убитый волк обошелся обществу в два раза дешевле, чем волк добываемый традиционным способом на зимних охотах с флажками; доказав тем самым, что и с экономической точки зрения содержание стаи обществом не только возможно, но и выгодно.
Создание волкогонной стаи Военно-охотничьего общества и организация отъезжих полей по волку, хотя и было для Пахомова самым желанным для него делом в обществе, но все же они не входили в круг его прямых обязанностей. Стая была делом его души. На пятом десятке жизни он как бы снова вернулся в свою юность, смог в последний раз ощутить то непередаваемое чувство заводчика, ощущение полноты и радости жизни, когда твои труды, знания, опыт, интуиция и мечты воплощаются в однотипную породную рабочую стаю гончих. Последний раз… Работа, которую Николай Павлович выполнял в Военно-охотничьем обществе, была разнообразна и интересна. Он занимался припиской к обществу новых охотугодий, их охотустройством. Организовал клуб и библиотеку общества. Но самой главной своей заслугой перед Военно-охотничьим обществом Пахомов считал постановку на должный уровень ежемесячного жур¬нала «Боец-охотник», который до прихода Николая Павловича находился в агонии и на грани закрытия. Опыт этой работы у Пахомова был, т. к. он с 1930 года до закрытия журнала в 1933, заведовал отделом охотничьего собаководства в журнале «Собаководство». Однако удовлетворить Пахомова работа охотоведа не могла, это было вне его привязанностей  и наклонностей. Поэтому выполнив перед обществом все взятые на себя обязательства в 1934 году он возвращается к привычной и любимой работе искусствоведа.
Вплоть до 60-х годов Николай Павлович активно судействовал на выставках и испытаниях. В 1958 году за вклад в развитие охотничьего собаководства он был награжден золотой медалью ВСХВ. Но постепенно с конца 50-х годов он прекращает судейскую практику. Сказались в первую очередь, конечно, годы. Но было и другое. Изменилась уже вся атмосфера выставок. Выставки 20-х годов, хотя и были отблеском дореволюционных, но отблеском ярким и сильным. Элиту судей и заводчиков составляли люди, чье формирование, и не только как охотников, прошло до 1917 года. Их, конечно, было не так много от общего числа участников, но именно они определяли весь уровень тогдашнего собаководства. И это был круг — круг близких друзей и знакомых, связанных общими традициями и воспоминаниями, близких по образовательному и культурному уровню, по духовным запросам и интересам, спаянных той общностью одного поколения, которое дает ему совместно прожитые тяжелые годы. С 30-х годов, когда удушающая атмосфера тоталитаризма становилась все гуще, когда наказывание всех сторон жизни человека становилось все сильнее, постепенно начало появляться новое поколение судей и заводчиков, хотя и перенимавшее традиции у стариков, но в большинстве своем глубоко чуждое их духу. Старики постепенно сходили со сцены, и яркие когда-то отблески начали меркнуть. Достаточно было небольшого перерыва, вызванного войной, чтобы все кардинально изменилось. Новые люди, новые идеи, новые традиции. Теперь уже сам Пахомов выглядел на выставках сколком, реликтом прежних времен. Все было в прошлом.
Но охота все еще волновала Пахомова, хотя «теперь уже не сладкой мечтой, а воспоминаниями о прошедших днях, проведенных в полях и лесах с борзыми и гончими». Эти воспоминания воплотились в два замечательных цикла рассказов «Портреты гончатников» и «Охотничьи миниатюры» (последний цикл остался незавершенным), которые не имели до этого аналогов в русской охотничьей литературе. Несомненный литературный талант автора сразу же привлек к ним внимание и выделил их из потока охотничьей литературы. В этих рассказах Николай Павлович отдал дань благодарной памяти тех, кого он знал и любил, тех, кто сыграл решающую роль в становлении его как охотника.
Долгие годы занимаясь проблемами искусства, Николай Павлович, конечно, постоянно сталкивался с темой «охота в искусстве», но только в послевоенные годы интерес к этой теме воплотился в целом цикле интереснейших статей: библиофильских, литературоведческих, искусствоведческих. Одно из интереснейших исследований, написанных им в этом цикле, хочется отметить особо — это серия статей в журнале «Охота и охотничье хозяйство» (1964)—«Охота в русской живописи». В охотничьей литературе таких глубоких исследований по этой теме еще не было и, к сожалению, нет до сих пор. Николай Павлович мечтал издать отдельный альбом «Охота в русской живописи». Но этому не суждено было сбыться.
Была у Пахомова и еще одна мечта — написать монографию о гончих. Всю жизнь он собирал и систематизировал материал для этой работы. Но монография так и осталась не написанной. Нет нужды говорить, что бы это могло быть. Пожалуй, эта работа и до сих пор была бы по силам только ему. Для полноты картины здесь необходимо отметить, что в послевоенные годы он все же издал две книжки о гончих: «Охота с гончими» (1950) и «Гончие собаки и охота с ними» (1971). Но при всех их достоинствах это в общем-то только пособия для молодого охотника.
Заканчивая свой краткий и далеко не полный очерк о Николае Павловиче Пахомове, мне бы хотелось сказать следующее. Несомненно, лучший памятник Пахомову это процветающие породы отечественных гончих. Большего он и сам бы не хотел. Конечно, нам хотелось бы видеть переизданными все его основные труды о гончей, все его рассказы, статьи и исследования по охоте. Но это, увы, зависит не только от нашего желания. Здесь много привходящих причин. Но мы в силах сделать то, что целиком зависит только от нас.